В 1945 году появился в Сосновском лагере для военнопленных и интересующий нас Отто Бридар. Содержался Бридар там вплоть до 1955 года. Отправился немец в Германию в числе последних репатриированных. Полная репатриация немецких военнопленных из лагеря военнопленных под Сосновкой завершена к началу 1956 года.

Вместе с ликвидацией лагеря для военнопленных исчезла работа для большинства жителей станции Сосновка. Сотрудники НКВД, МВД были отозваны на новые места службы, воинская часть расформирована. Даже бывшие заключенные покинули станцию и уехали кто куда. Станция опустела, жилые бараки без людей стали стремительно ветшать и разваливаться. На станции остались только старики и больные люди, которым ехать было некуда. Вскоре и это население один за другим покинуло этот мир. Живет там сейчас одна женщина — баба Нюра. Это характеристика места, где родилась Полина Кузьмина. Рассказ о самой Полине тоже будет.

Один из моих парней был местный, он-то и сказал, что бабу Нюру в Семенове знают все, потерей памяти она не страдает, может ответить на многие мои вопросы. Решили мы ехать на станцию Сосновка и разыскать бабу Нюру. Естественно, я озаботился подарком для старушки и решил приобрести привычный мне, городскому жителю, джентельменский набор — цветы, конфеты, экзотические фрукты, торт, печенье и т. д. Мой коллега меня остановил:

— Ты хочешь найти общий язык с бабой Нюрой? Рассчитываешь на откровенный разговор? Тогда подарки на самом деле нужны, но только в другом наборе. Например — по мешку муки, сахара и крупы. Ящик растительного масла. Можешь купить еще немного конфет. Над Бабой Нюрой вроде как управа шефствует, но это только слова. В помощи она нуждается!

— Конечно, я куплю, — согласился я, — но эти мешки не поместятся в машину.

— На машине мы с тобой туда не поедем. Дороги нет, даже проселочной. Есть узкоколейка, а к ней — дрезина. Разрешение на ее использование от железной дороги я уже получил. Покупаем подарки, едем в депо, там перегружаем наши мешки на дрезину. И в путь. Переодеться только надо.

Прежде, чем отправиться в путь, мы заехали в магазин рабочей одежды, купили каждому из нас резиновые сапоги, телогрейки, и толстые штаны. Переоделись, загрузили в машину мешки с подарками и отправились в депо железной дороги. Дрезина сияла свежей краской и пахла машинным маслом. Железнодорожники берегли и ухаживали за реликтом своей техники. Мы перегрузили мешки на дрезину, и с большим трудом, но все-таки вдвоем устроились на платформе. Я уселся на мешки, а мой коллега, Иван, взялся за ручные рычаги управления. Если проще, то обычные педали, почти велосипедные, только крутятся они руками. Мы тихим ходом тронулись в путь. Это было незабываемое путешествие, лучше чем на экзотических островах. Маленькая тележка, как большой паровоз, постукивала на стыках рельсов и резво бежала по незаметному в траве ржавому пути. А вокруг стояли реликтовые ели и пихты.

Приехали в Сосновку мы к вечеру, подкатили прямо к длинному бараку, в котором жила баба Нюра. Жила там она не одна. Меньшую часть барака занимала сама, а в большей — по разным клетушкам и сараюшкам разместился домашний скот.

— А вы из управы, что ли? Давно не появлялись! — Вопросом вместо приветствия встретила нас худенькая старушка, одетая в строгие, почти монашеские одежды.

К нашему незваному появлению она осталась равнодушна, а вот мешкам несказанно обрадовалась. Даже лицо зарумянилось.

— Ах, как хорошо. Ай, спасибо, — причитала старушка над мешками, — вот уважили, вот спасли. Это ж насколько мне хватит еды! Ну, теперь я заживу!

Потом мы сидели за дощатым столом в ее горнице, и пили заваренный из травы чай. К чаю был подан мед, варенье и замечательно вкусный домашний сыр.

— Долго гостевать будете? — спросила нас баба Нюра, — Вы никак охотники? Не люблю я, когда зверье убивают, но вы меня не слушайте. Идите себе, стреляйте, только убиенных сюда не тащите. Жалеть я их буду, расстраиваться. Сразу в дрезину грузите, не испортятся, нынче ночи еще холодные. Можете и на болото зайти, там клюква еще прошлогодняя, тугая и зрелая. Прям сладкая. Гостите себе, и мне веселей с вами будет. А завтра я вам блинов подам и сметану свежую. Подкрепитесь, и в лес.

— Спасибо, баба Нюра, — ответил я, — только мы не охотники ни за зверьем, ни за клюквой. Мы с Вами поговорить приехали. Интересует нас один эсесовец, военнопленный Отто Бридар, он здесь в лагере сидел. И еще Полина Кузьмина, она рождением с этих мест. Все, что вспомните о них расскажите нам.

— Отто? — наморщила лоб старушка, — Да был такой, его нельзя забыть. Страшный человек! Хоть и в неволе был, а все норовил свои фашистские порядки установить. Гусем ходил шею выгнувши. И шипел, да фыркал, грозился, что скоро вернется фашистский строй, тогда мы поменяемся местами — мы за колючий забор, а все Бридары с хлыстами и дубинками станут нас в рабстве содержать. Такого не забудешь, хоть и хотелось бы. А вот, Полину Кузьмину я не знаю. Не было такой у нас. Она из каких будет? Срок здесь отбывала, али вольнонаемная какая?

— Она здесь родилась.

— Нет, твердо ответила старушка, — такую не знаю. Про Отто, правильно, Бридар его фамилия, все помню и сегодня — завтра все Вам поведаю. Вы гостите, а я Вам буду сказывать про этого немца.

Со слов бабы Нюры Отто Бридар прибыл в эти места этапом в канун дня Победы, в мае 1945 года. Поселили его в барак к таким же, как и он, пленным немецким офицерам. Они отдельно от рядовых солдат содержались. С первого дня Отто начал делать перепись военнопленных, уточнять звание, обстоятельства, при которых каждый из них в плен попал. Грозил, что все берет под контроль и с каждым, кто бесславно сам сдался в плен, или просто не сумел себя защитить, разговор будет продолжен в Германии. Великая Германия не простит изменников, из-за трусости которых была проиграна война. Не с ними самими, так с их семьями фашисты разберутся. Так угрозами Отто сумел подчинить себе почти всех пленных офицеров вермахта. Его откровенно боялись, ему прислуживали, за него работали и отдавали лучшие куски своего скудного пайка.

Нашел Отто Бридар общий язык еще с одним человеком из вольнонаемных. Служил тут вертухаем один местный, звали его Яшка. Вот уж два сапога пара — злые, подлые, мстительные. Понимали эти двое друг друга с полуслова. Отто почти сносно говорил на русском языке и все что-то нашептывал своему другу-товарищу Яшке. Может, грозился бедами за непослушание или сулил после освобождения наделить его наворованным в СССР богатством. Боялся Яшка мести, или соблазнился посулами богатства, только служил фашисту верой и правдой.

Через пару лет появилась у Отто сожительница, если говорить словами бабы Нюры, то «палюбовница». Звали ее Ксюха Маркачева. Родом Ксюха была из Белоруссии, здесь срок отбывала. Еще до войны с фабрики, на которой работала, украла 2 кг макаронных изделий. Так она сама говорила, а как там было на самом деле никто не знает. Присудили ей пять лет строгого режима, сюда отправили срок отбывать. Отсидела Ксюха все пять лет в исправительно-трудовом лагере, освободилась в середине войны, да и осталась тут на жительство. Работала сначала в лагере для политических, а потом, когда открыли лагерь для военнопленных, перешла туда. Вместе с Яшкой гужевым транспортом возила еду бригадам на лесозаготовки, по мискам раскладывала. Там и приглянулась Отто. Несколько лет они по кустам нужду свою физиологическую справляли, Яшка прикрывал. В 1952 году Ксюха забрюхатела, в положенное время родила двойню — мальчика и девочку. Баба Нюра тогда маленькая была, но мать ей рассказывала, что дети родились большие и здоровые. Ксюха жила вместе с семьей бабы Нюры, в этом же бараке. В бараке в те времена проживали три семьи — по концам барака, с одной стороны семья бабы Нюры, со второй — повариха местная, тоже со своей семьей. Ксюха со своими детьми занимала середину барака. Все поселковое население без исключений, Ксюху осуждало. О ней судачили не только в магазине, но и на каждом углу. Многие даже перестали с ней здороваться. Тогда рождение ребенка от пленного фашиста воспринималось не только властями, но и населением, как прямая измена Родине. И погибла бы Ксюха, со слов бабы Нюры, вместе со своим приплодом, если бы не соседи по бараку. Это они первый год жизни детей помогали Ксюхе, чем могли. Мать бабы Нюры детей купала, в комнате прибиралась, пеленки стирала и сушила над буржуйкой. Повариха кой-какой едой роженицу обеспечивала. В первую неделю после рождения детей крестили в старообрядческой часовне, тут уж, видимо, Яшка постарался. В метрическую книгу дети записаны как Павел и Парасковия. Но в быту у них было одно имя на двоих — Пашка. Детям исполнился год, тогда и прекратилась помощь Ксюхе от соседей. Втайне и они считали Ксюху предателем Родины, только малые дети нуждались в помощи, потому и помогали. Без помощи со стороны Ксюха металась между детьми и работой, осунулась, похудела, побледнела. Но от своих детей Ксюха даже не мыслила отказываться. Немец же эту проблему решил по-своему — сына Павла решил забрать у матери и передать на воспитание бывшему украинскому полицаю Степану и его жене Анюте. Они недавно освободились и как раз собирались уезжать в Украину. Пошептался Яшка со Степаном и тот согласился. Степан забрал Пашку в последний момент, когда дрезина была загружена их скудными пожитками и до отправления товарняка из Семенова на город Горький оставались считанные часы. Степан боялся, что Ксюха устроит скандал на весь поселок и не отдаст ребенка. Чем мотивировал свой поступок Отто вполне понятно — в Германии у него была жена и единственная дочь. А Отто мечтал о наследнике, которого жена ему уже никогда не родит. Кто же будет вместо него распоряжаться несметными богатствами, которые он накрал в СССР? Да и жизнь наследнику нужно было сохранить. А Ксюхе это было не по силам, всякое могло случиться с сыном. Ксюха после их отъезда все твердила, что немец любит своих детей, а Пашку, тем более — это его наследник. Отто обещал, что когда-нибудь заберет их всех в Германию. Через пару месяцев Отто Бридара самого репатриировали в Германию, с тех пор в Сосновке о нем ничего не знали. Девочка Пашка в бедности и нужде жила с Ксюхой. Яшка из их жизни тоже исчез, жил в своем поселке староверов и работал на собственном хозяйстве. А ведь в первый год рождения детей почитай каждый день с гостинцами навещал Ксюху и детей. Привозил в узелке свежие продукты от староверов. Но тогда Бридар был рядом и его наследник Павел жил с матерью. Парасковии было шесть лет, когда ее мать заболела и еще через несколько месяцев умерла. Ксюху похоронили соседи, ни один человек из поселка на поминки не пришел. До своих последних дней Ксюха оставалась предателем Родины. Пашка осталась одна. Соседи не решились публично забрать девочку в свою семью, боялись гнева сограждан, но и оставить ребенка на выживание тоже не смогли. Ксюха с девочкой занимали среднюю часть барака. Поэтому решение о помощи девочки было принято быстро и без ущерба для соседей. После смерти Ксюхи в ее комнату с двух сторон тайно прорезали двери. И стала Пашка негласным членом сразу двух семей — матери бабы Нюры и поварихи. Вскоре они же пристроили Пашку в школу-интернат в Семенове, а на каникулы она приезжала в свою Сосновку. Там же, в Семенове, Пашка окончила бухгалтерскую школу, и мать бабы Нюры устроила ее на работу в свое предприятие, где к тому времени работала и баба Нюра. Пашка недолго работала вместе с бабой Нюрой, нашла другую работу, сняла себе комнату для проживания в Семенове, а дорогу в Сосновку совсем забыла. Не приехала Пашка в Сосновку, даже на похороны матери бабы Нюры. Односельчане и староверы плевались: «фашистка, она и есть фашистка». Не приехала, хотя ей несколько человек передали эту печальную весть.